50 Плюс

В те годы по радио часто звучала песня в честь проверенной годами мужской дружбы опять же в задушевно романтическом исполнении Владимира Трошина применительно к собственным чувствам: «Бокал вина я пью за старого товарища, а ты, дружище, выпей за меня!» По прошествии пятидесяти лет необходимо с удовлетворением признать: песня не подвела. Пишу эти строки, а мне звонит школьный друг, с которым мы знакомы с первого класса. В последние годы видимся редко, поскольку он живёт на два дома, вернее, на две страны — в России и в Швейцарии. Но всякий раз, вернувшись на Родину, сразу звонит мне, и мы подолгу треплемся, как в молодые годы, и договариваемся увидеться и выпить, и вспоминаем заветные строки: «Бокал вина я пью за старого товарища…»
Словечко «старик», превратившись из пижонского во вполне конкретное, нас не покинуло. По-прежнему полно романтического смысла, хотя, казалось бы, какая может быть романтика в наши годы? Но в том-то и дело, что кому угодно она может показаться глупой и нелепой, но только не старым друзьям, которые помнят, что она была стилем наших отношений, скрепляла дружбу и служила заменой всему — деньгам, удаче, счастью.

С годами я стал замечать, что старой дружбой дорожат даже внешне холодные, прагматичные люди. Много лет знаю одного художника. Мне он, при всех его достоинствах, всегда казался снобом, к обычным смертным не слишком внимательным. Столичные знаменитости, пресловутая «тусовка» — вот круг его общения. Но как-то мы разговорились, и он признался, что самые близкие ему люди — одноклассники, хотя школу они закончили, даже страшно подумать, сколько лет тому назад.

Кстати сказать, это была наша незабвенная 170-я школа, до сих пор затерянная в путанице старых дворов московского центра. Обнаружилась любопытная закономерность: иногда в сугубо деловой обстановке знакомлюсь с успешными господами и вдруг выясняется, что мы учились в одной школе, и я реально ощущаю, как на меня вдруг изливается тепло самых неподдельных симпатий. Мы не были друзьями, но это реакция на старую дружбу и на всё, что составляет её смысл. На память о своих дворах, о своих шатаниях по городу, о ночных спорах на вечные темы, о великих своих мечтах и надеждах, которые не обманули, даже если и не сбылись.

Мне вдруг подумалось, не оттого ли мы так дорожим старой дружбой, что в ней есть нечто такое, чего мы, как правило, ждём от любви. В самом деле, ведь когда-то некий сосед по дому или кто-то из тех же одноклассников выделил нас из общей массы за то, что мы такие, какие мы есть. За определённые черты характера, за общие интересы, за какие-то нам самим неясные свойства натуры. Бывает, конечно, что кто-то прибьётся к тебе из какого-либо наивно корыстного расчёта, старой дружбы на такой основе не получается, ей необходимо нечто менее материальное, но более прочное. Хотя и не всегда подвластное обычной логике.

У меня был друг, похоронив которого я буквально осиротел, хотя на первый взгляд между нами не было ничего общего. В отличие от меня, вечно не уверенного в себе, неуклюжего гуманитария, он был прирождённый технарь, причём весело и споро работал руками. Мы никогда не вели с ним абстрактных интеллектуальных разговоров, но не нашлось бы в мире человека, который так бы понимал мою всегда смятённую душу. Когда-то она была совершенно раздавлена классической роковой любовью, постигшей меня уже в достаточно ответственном мужском возрасте. Я буквально потерял рассудок, о чём не стыжусь вспоминать и теперь в годах, располагающих, скорее, к иронической мудрости. Я не мог говорить ни о чём, кроме разбившей мою жизнь любви. Рассказывал о ней шофёрам такси, попутчикам в поезде и само собою всем друзьям. Эти просвещённые люди, пряча лукавую улыбку, давали мне дежурные легкомысленные советы. И только старый друг произнёс не то чтобы какие-то особо мудрые, но единственно необходимые мне слова. «Потерпи, старик, — сказал он, — единственное, что тебя излечит — время». Время действительно излечило от любовной катастрофы.

От тоски по другу оно не излечит никогда. И вот ведь что интересно: я обращался к нему, когда надо было что-то в доме поправить, призывал его на помощь для решения каких-либо практических бытовых дел — короче, возлагал на него сугубо житейские хлопоты, а он в минуту, по-настоящему мучительную, проявил истинную душевную тонкость.

Нельзя сказать, что я о ней не догадывался. Просто воспринимая старого товарища как весельчака, силача и завсегдатая застолий, я мало придавал ей значения. В отличие от него самого, который всё понимал про мои комплексы и душевные раны.
Старые друзья потому и незаменимы, что знают о нас всё. Перед ними нет нужды что-то изображать, стараться выглядеть лучше, как говорится, набивать себе цену. Наша настоящая цена их устраивает. Иначе мы не дружили бы столько лет, не чувствовали бы под ногами твёрдую почву при одном лишь воспоминании, что у нас есть друзья.

«Есть товарищи у меня, слава Богу, есть товарищи у меня!» — сказал поэт. Интересная вещь: для приятных встреч, беспечного времяпровождения или, наоборот, для общения профессионально необходимого у нас есть милые знакомые, престижные коллеги, каждодневные приятели. Но в момент внезапного душевного кризиса, сердечной смуты или просто беспричинно плохого настроения хочется оказаться в обществе давно и хорошо знающих тебя людей. Одно лишь совместное прошлое становится долгой и неиссякаемой темой для разговора. Хотя дело не в том, что мы помним одни и те же события, у нас сложился опыт переживаний и чувств.

Некоторые мои ровесники полагают, что надо как можно чаще общаться с молодёжью — это не даёт отстать и состариться, позволяет держать себя в форме. Логично рассуждая, они правы. Но позвольте быть нелогичным! Я лично молодею, оказавшись в компании дорогих сердцу сверстников. Ко мне возвращается былая свежесть чувств. Хочется продолжить чуть ли не сорок лет назад оборванный разговор, доспорить спор, в котором не оказалось победителя, выяснить отношения, не то чтобы некогда омрачённые, но во всяком случае слегка напряжённые случайным недоразумением.

Я всегда искренне удивляюсь, когда читаю в светской хронике о приёмах, которые устраивают вроде бы вполне разумные люди из числа знаменитостей по поводу своих личных достижений и побед. Один и тот же набор так называемых «звёзд» присутствует на каждом таком празднике жизни. Понимаю, что положение обязывает, что наш недавно сложившийся «бомонд» диктует успешным господам свои правила. И тем не менее, наивное недоумение не даёт покоя: неужели этим неглупым людям не приятнее было бы отпраздновать торжество не в атмосфере светского фарисейства, а среди давно знакомых, искренне любящих друзей?!

В это трудно поверить, но вопреки распространённому мужскому предрассудку я считаю, что и встреча с бывшими возлюбленными способна украсить нам закат жизни. Потому что счастье даже отвергнутой любви с годами перевешивает муки даже незабытой ревности. И вообще в эти годы уже неважно, кто победил в любовном поединке, а кто потерпел крах. Главное, что жизнь не прошла даром, что произошло в ней событие, которое наполнило её высокой страстью и смыслом и независимо от результата навсегда связало двух людей.

Покойный Валерий Золотухин рассказывал, как интриганы — их на Таганке хватало, как в любом театре — пытались поссорить его с Владимиром Высоцким. Намекали иезуитски, что младший товарищ за спиной старшего всерьёз претендует на роль Гамлета. И вот Высоцкий, подвозя как-то после спектакля Золотухина на своём «Мерседесе», решил вовсе не по-актёрски, без театральной дипломатии выяснить отношения. Это были слова, выходящие за рамки чисто профессиональной этики: «Ты знаешь, — говорил поэт и артист, — что всей своею биографией, послевоенным детством, нищим двором, книгами, фильмами я воспитан в убеждении, что дороже дружбы ничего нет и быть не может». Ровесникам Высоцкого сегодня за семьдесят. Они и есть то самое поколение, для которого выше дружбы нет в мире моральных ценностей. Которое, если и держится ещё, то более всего верой в старых друзей.

Анатолий Макаров