«Я остался живым…»

Этот разговор о войне, о Сталинградской битве с писателем-фронтовиком, автором знаменитых романов «Вишнёвый омут» и «Хлеб — имя существительное», Героем Социалистического Труда Михаилом Николаевичем Алексеевым (1918–2007) я записал 10 лет назад, мы разговаривали на его даче в Переделкине.

Михаил Алексеев: Под Сталинградом я командовал ротой из 110 человек. К тому же, выполнял обязанности политрука. Поэтому знаю о судьбе всех моих солдат, увы, большая часть из них погибла. Всё помню о том времени, каждый день будто на ладони: как ходили в атаку, как окапывались, как погибали, как под пулями хоронили. Каковы были последние слова многих из ушедших на тот свет… Придумать героям несуществующие имена? Мне это показалось безнравственным. Может быть, я остался живым, потому что они погибли.

Писал я роман тридцать с лишним лет. Начинал, бросал, сомневался, размышлял, снова начинал. Пока устраивался в творческих мыслях, Сталинграда как такого не стало, появился Волгоград. Некоторые c стали писать про «Волгоградскую битву». Но такой не было! Была Сталинградская! Та, в которой я уцелел, имея горькое счастье быть её участником.

К тому же, стали утверждать, что главные сражения Отечественной войны были не на Волге, не под Сталинградом, а… на Малой Земле. Всё перевернулось, онеправдоподобилось. Я не мог молчать.

Скажу вот что. Как же летят годы! Теряется память: положишь на секунду очки и уже забыл, где они лежат. Но то, что было 60 лет назад, помню. Когда вышло первое издание романа, получил приглашение посетить Францию: Париж, Канны, Лилль. Встречи приурочивались к 50-летию разгрома фашистов под Сталинградом. Пробыл я во Франции три недели и многому подивился. К примеру, тому, что празднование этой памятной даты там проходило более торжественно и величественно, чем у нас. Оказалось, что в Париже, Брюсселе и других городах Европы много площадей, станций метро, улиц названо в честь Сталинградской битвы. В одной только стране не так, догадайся сам, в какой… Но ведь не в Сталине дело, а в Сталинградской битве. В памяти тысяч и тысяч людей, ушедших на тот свет. В один голос мне многие твердили: «Вы спасли наши жизни, вы спасли Европу, вы возвысили честь и достоинство советского воина». Вот что такое Сталинградская битва!

Рассуждать на тему «Сталин и война» непросто… Тема эта трагическая. Сколько книг понаписано, что, кажется, сказано всё. Но далеко не так. Хотя бы потому, что без моей личной писательской правды о войне этот разговор будет неполным.

Гибель миллионов Сталину не могу простить. И в то же время считаю, что не будь он Главнокомандующим, мы бы проиграли войну. Когда я работал редактором журнала «Москва», к нам из «Би-Би-Си» приехала делегация. Спрашивают, правда ли, что Сталин был недоучкой, по глобусу руководил военными действиями, что он неврастеник и так далее… Я парировал: «А ваш Черчилль был умным человеком?» Они: «О, да!» Я: «А Рузвельт?» «О, да!» Тогда я говорю: «А как же «недоучка» умудрился посадить за один стол с собой двух великих деятелей, которые в разное время мечтали разгромить Россию? Как он умудрился во многом убедить этих людей?» Оппоненты замолчали.

Почитайте переписку Черчилля, в которой сказано, когда немцы были уже у порога Москвы, Сталин написал письма ему и Рузвельту. Письма из нескольких слов с просьбой о помощи. Он не унижался, не стоял перед ними на коленях. По-видимому, Сталин обладал некоторым качеством, которого не хватало всем последующим нашим правителям. А именно — державностью. Да, он был тираном, диктатором. Ни одного такого царя у нас не было. Разве что Иван Грозный. Недаром Сталин любил фильм Эйзенштейна о царе. И тот, и другой смогли удержать страну, окружённую враждебным миром. Так что у меня противоречивые чувства к Верховному.

Как вы считаете, маршал Жуков был таким же властным, как и Сталин?

М.А.: Когда танковая группа Готта прижала нас к самому берегу Волги, и степи были белые от фашистских листовок «раш, вольга, буль-буль», то есть, дескать, конец нам, 62-я армия и наша Шумиловская были разрезаны, держались мы из последних сил за какие-то высотки, клочки земли. Вдруг доходит слух, что с севера к нам на помощь идёт Жуков. Не поверишь, наши силы удвоились, утроились, удесятерились! Я ещё с Халхин-Гола помню присказку: «Там, где Жуков, там победа».

Так вы и на Халхин-Голе повоевали?

М.А.: Да, какое-то время был и там. Кстати, монгольское правительство пригласило меня с женой на празднование пятидесятилетия Квантунской армии. Воевал и на Курской дуге заместителем командира артиллеристской батареи. Позже, после очередного ранения, перевели на службу в дивизионную газету. Странным было это новое назначение: с передовой — в дивизионную газетку.

Так вот. Отношение к Жукову у меня, как и у многих других, было разным. Не все его обожали. Я бы даже сказал: большинство не любило. А кто-то и после смерти маршала продолжал бросать камни в его огород. Дескать, раздутое имя.

Когда он умер, я написал в газету небольшую заметку «Памяти Жукова», в которой рассказал о магической силе его имени среди солдат и офицеров. Хотя на Курской дуге нашим фронтом командовал генерал Ватутин, а Центральным фронтом — Рокоссовский, когда мы узнали, что наступление координирует Жуков, уверовали, что победим. Легко вымолвить «победим», но не каждый имел мужество, как Жуков, вызывать огонь на себя. Жуков и Василевский планировали укрепить оборону на Курском выступе и дать возможность немцам продвинуться вперёд, чтобы потом их перемолоть. Это было трудно, потому что немцы превосходили нас по количеству танков. Сталин не соглашался, он боялся повторения истории 42-го года и предупредил генералов: «Если проиграем, то не сносить никому головы». И вправду, если бы немцы окружили наш выступ, им бы открылась прямая дорога на Москву.

Однако Жуков сделал по-своему и оказался прав. Под Прохоровкой мы уничтожили всю танковую группу немцев, хотя они уже прорвались вглубь нашей территории на 30 километров. Вот что такое Жуков! В одночасье столкнулись две страшные воли — Сталина и Жукова. Георгий Константинович победил, но Сталин, не простив ему своеволия, снял его с должности начальника Генштаба, а потом послал спасать Ленинград. Таков был сталинский характер.

…Свою заметку «Памяти Жукова» я закончил тем, что солдаты положили гроб с телом маршала на лафет пушки и увезли героя в бессмертие. Сколько же звонков раздалось от недругов! Жукова и Хрущёв травил, ненавидел его, боялся…

Брежнев пытался снять с Жукова опалу, 8 мая 1970 года пригласив его на торжественное собрание в Кремлёвский дворец съездов по случаю 25-летия Победы. Когда маршал вошёл в зал, все встали, разразился гром аплодисментов. Я свидетель этого триумфа полководца.

А почему Хрущёв ненавидел Жукова?

М.А.: Думаю, потому что тот не сделал попытки спасти сына Хрущёва Леонида, когда того осудил военный трибунал. Без ведома Жукова, первого заместителя Верховного главнокомандующего, это не могло произойти. Ведь Сталин дал подписать документ всем членам Политбюро. Кстати, и сам Хрущёв его подписал. Разве мог Никита Сергеевич возразить Сталину?! Это лично моё предположение.

Военные историки обвиняют маршала в том, что он не ценил жизнь солдата, что солдат на фронте был для него пушечным мясом…

М.А.: Да, в каком-то смысле не щадил. Когда-то Владимир Солоухин рассказал мне притчу о великом учёном Пастере, открывшем уникальную вакцину. Его стали осаждать десятки больных, чтобы он спас им жизнь. Он не внял их мольбам, не спас конкретных сто человек. Но через некоторое время вакцина Пастера спасла миллионы. Возможно, эта аналогия не очень подходит к моим рассуждениям о Жукове, но всё же…

Хочу сказать о другом маршале, Малиновском. Злодеем его вроде бы не считали. Но я сам был свидетелем битвы за Будапешт, в которой пролились реки солдатской крови. Почему? Потому что Сталин постоянно звонил Малиновскому и требовал, чтобы Будапешт взяли любой ценой. Лично я видел страшную сцену. Со своей частью мы оказались в многокилометровой пробке. Кто виноват? И вдруг на вездеходе появился Малиновский. Спрашивает, почему стоим? Ему докладывают, что впереди какой-то лейтенант решил всех обогнать, а его машина заглохла поперёк дороги. Разъярённый маршал матерился (хотя считался самым интеллигентным полководцем), требуя привести виновника. Бедный лейтенант предстал перед маршалом и стал докладывать. Малиновский спросил: «Женат?» — «Женат» — «Дети есть?» — «Один» — «Ничего, советская власть вырастит». И застрелил его при всех, без суда и следствия.

Ещё я видел, как командир дивизии под Братиславой расстрелял командира взвода за такую же провинность. Мы тогда держали береговую оборону, а немецкие танки пытались её прорвать. Пробка образовалась огромная. А комвзвода решил проскочить, пока мост не взорвали. Так комдив тут же его расстрелял.

…Когда под Ленинград приехал Жуков, ситуация была критическая. Немцы в любую минуту могли взять город. Клим Ефремович Будённый, воспетый как герой Гражданской, оказался никчёмным в условиях новой войны, где многое решала техника.

В книге «Мой Сталинград» я рассказывал, как Сталин вызвал Будённого и Мехлиса и задал им вопрос в лоб: «Как вы могли отдать немцам Крым?» Беседа длилась четыре часа. Сначала Верховному докладывал Будённый. «Ну а теперь, — обратился Сталин к Мехлису, — рассказывайте, как вы, член военного совета, комиссар, развалили Крымский фронт…» Сталин не перебивал ни того, ни другого. Когда Мехлис, чуть не рыдая, сделал секундную паузу, Сталин бросил: «Что, тяжело вам было? А каково было мне!» Потом набил трубку табаком и, не закуривая, тихо произнёс: «Будьте вы прокляты!» И ушёл в свой кабинет.

Какой самый страшный эпизод войны остался в памяти?

М.А.: Для меня это не 41-й, когда меня контузило. Самое страшное я пережил под Сталинградом, когда мы оказались в окружении и вырывались из сущего ада, выжженной огнём и солнцем степи.

Не возникала ли хотя бы раз такая мысль: пусть меня ранят, только бы остаться живым?

М.А.: Такую возможность судьба предоставляла мне четыре раза: все ранения оказывались несмертельными. Хотя однажды от самой лёгкой раны чуть не умер. Дело было так. Немцы ночью старались не воевать, но стреляли беспрерывно. У них было много оружия, хороших автоматов. Немецкий автомат мог пролежать в снегу сколько угодно и оставался действующим. А наш быстро ржавел. Я даже не заметил, что пуля скользнула по мизинцу, содрала кожу. Мелочь. Спустился в блиндаж, попросил у какого-то лейтенанта бинт, но не обратил внимания, что им уже пользовались. А на третий день заметил: что-то точит под мышкой. Какой-то образовался бугорок. Глянул и ахнул — от пальца по всему плечу шла красно-синяя полоса. Заражение крови? Я тогда об этом не подумал. Короче, спасли меня в медсанбате, да и то только потому, что из армейского госпиталя выписали профессора, который дал команду срочно лечить меня пенициллином. Это чудодейственное лекарство тогда только что появилось. Большая его партия пришла к нам из Америки и спасла много жизней.

Был ещё случай. Ночью, чтобы долго не петлять, мы прорывались сквозь позиции врага к своему блиндажу. Утром мои ребята, потрясённые, говорят: «Посмотри на свою шинель — сплошное решето». Я глянул и опешил: полы шинели прострелены во многих местах. Но небольшая рана оказалась только в одном месте — выше колена. На мне были ватные брюки, они и помогли. Врач спросил: «Подруга есть?» — «Есть»,— говорю. — «Жениться думаешь?» — «Наверное…» — «Так вот, будет тебе и свадьба, и женитьба, пощадили тебя пули, ты, парень, в рубашке родился!»

Сейчас посчитаю, сколько раз был ранен. Однажды разрывная пуля попала в ляжку, в мякоть. Там, где она вошла, образовалась крохотная, почти незаметная дырочка. Прямо симпатичная такая звёздочка, которую быстро залатали в медсанбате. Как-то осколок от мины попал в сапог и, пробив хрящик колена, уткнулся в кость. Видимо, был на излёте. Отметина осталась до сих пор. Потом ещё несколько раз.

Бог вас и впрямь берёг…

М.А.: Наверное, ведь в боях под Сталинградом остаться в живых было чудом. Противоестественным! А вот погибнуть — в порядке вещей… У меня иногда спрашивают, сколько людей одновременно участвовали в Сталинградской битве. Как тут ответить? Никто этой цифры назвать не сможет. Разве можно пересчитать, сколько волн накатывается и сколько откатывается в океане? Нечто подобное было и в боях под Сталинградом. Придёт пополнение — а через час его уже нет. Как можно было сосчитать, сколько погибло в этом бою людей? До сих пор приезжают паломники со всего света посмотреть на эти места. Я знаю, что есть люди, которые как бы ради забавы просеивают землю в районе Мамаева кургана. И что ты думаешь? По сей день находят осколки. Вот каким был страшный, густой посев в боях за Сталинград.

…Над нашим блиндажом росла яблоня, она была для нас талисманом, мы верили в то, что она поможет нам выжить. Мы, трое старших лейтенантов, и впрямь выжили после той страшной битвы. Сорок лет спустя меня позвали на очередной юбилей. Я решил проведать те места, остался ли от блиндажа хоть какой-нибудь след? Увидел оплывшую яму, покрытую муравой, все вокруг заросло, но след всё же остался: та яблоня, истерзанная осколками снарядов, не только жила, но и плодоносила — я попробовал вкус горького, дикого яблочка. Набрал пригоршню и привёз в Москву…

В связи или не в связи с этим вновь вспоминаются ужасные язвы войны. Мы только что выбили из балки немцев. Я привёл туда свою артиллерийскую батарею. Стали искать, где переночевать. Шёл конец ноября, мороз страшный. На склоне балки увидел несколько ходов в немецкие блиндажи, фашисты только что были оттуда выбиты. Заглянул внутрь, и передо мной предстала огромная подземная пещера с нарами. Думаю, вот повезло-то, зажёг фонарик, чтобы оглядеться, и вижу: толстое серое немецкое одеяло зашевелилось. Заорал: «Хенде хох!» Пригляделся и — о Боже! Одеяло кишмя кишело вшами! Предупредил солдат, чтобы в блиндаж ни в коем случае не заходили, там тиф. Но всё-таки надо где-то ночевать. Огляделся и заметил лаз в сугробе, подошёл, просунул руку, и мне показалось, что там какие-то мешки, пролез, забрался на эти мешки и быстро заснул. Проснувшись, обомлел: оказалось, что проспал на немецких трупах, которые, как дрова, были аккуратно уложены: видно, немцы готовились их захоронить, рядом было огромное немецкое кладбище. Вспоминаю, и даже сейчас страшно. Жизнь человеческая ничего не стоила. По счастью тогда ещё не был женат. И видел, как тяжело было на фронте женатым людям, особенно тем, у кого семьи остались на оккупированной территории. Мне-то что, я один!

Говорят, что солдаты на войне спивались.

М.А.: Конечно, пропустишь стопку, становишься смелее. А если серьёзно и высоким слогом, то все солдатские муки искупались уверенностью в нашей победе, надеждой, что страна выживет и мы восстановимся… А теперь перекину мостик в наше время — в последние десять лет мы разрушили всё, что было создано за 60 лет. Но тогда после Победы страну поставили на ноги за семь–десять лет. Когда запустили в космос Гагарина, я работал в журнале «Огонёк» заместителем главного. Анатолий Софронов был в командировке, я вёл номер. Подписал, отпечатали, стали развозить по киоскам. Как же счастливы были люди, радость безмерная! Тот день сравниваю с Днём Победы. Москва ликовала, кругом фейерверки. На обложке решили дать фотографию красивой девушки в военной форме рядом с портретом Гагарина, послали сразу нарочного в Гжатск к матери космонавта, привезли уникальные материалы.

Помню тот радостный день и тот «Огонёк»… Иван Стаднюк сказал парадоксальную фразу, дескать, мы бы погибли, если б не погибали… Как вам эта мысль?

М.А.: Вынужден согласиться. В нас, воевавших, сидела готовность погибнуть за Родину.

Феликс Медведев