МИХАИЛ ШЕМЯКИН: «МНЕ БОЛЬНО ЗА РОССИЮ…»

Встреча с художником и его женой-сподвижницей Сарой состоялась в баре отеля «Метрополь». Кладу на стол диктофон, но, не дожидаясь моего вопроса, Михаил Михайлович вдохновенно начинает монолог.  

М.Ш.: В помещении моего фонда в Петербурге висит портрет Дзержинского. Тем, кто спрашивают меня, вчерашнего диссидента, о «железном Феликсе», истреблявшем инакомыслящих, отвечаю: будь он жив, в Питере не было бы столько беспризорных детей. По моим данным, их не менее семидесяти тысяч. С одной стороны, миллиарды в карманах олигархов, обворовавших Россию, а с другой — голодные дети… Если бы у нас был свой Дзержинский, он бы этого не допустил. Поэтому и не снимаю его портрет со стены.  

...Я не принадлежу к касте «аристократов», вопящих о государе-императоре, ныне канонизированном. Для меня он остаётся Николаем Кровавым. В современных фильмах то и дело показывают ангелоподобных белогвардейцев, а революционеры, красные представляются мерзавцами, истребляющими цвет нации. Никак не могу с этим согласиться. Хотя бы потому, что мой отец, прошедший Гражданскую, в 13 лет получил два ордена Красного Знамени, под номерами 7 и 13. В девять лет, мальчишкой, сел на коня, а в тринадцать командовал взводом! Дважды спасал раненого комбрига Жукова, выносил его через плавни на крупе коня. Полководец не забыл спасителя и будучи маршалом не дал погибнуть отцу, приговорённому к расстрелу. Отец был решительным человеком: что думал, то и говорил, проявлялась натура вспыльчивого кабардинца. В семье бытует легенда, будто бы маршал Баграмян приказал дивизии наступать, подставляя тем самым солдат под ураганный огонь немцев, а отец стал спорить и даже бросил: «Дурак вы, товарищ маршал!..» Приговорили к расстрелу… Но кто-то сообщил об этом Жукову, и тот вступился.  

Мерзавцы были и с той, и с другой стороны. Но утверждать, что белогвардейская армия — святая и неповинная — это слишком. Будь всё прекрасно, откуда бы взялась революция? Недаром дворянин Бердяев признавался: «Мы плохо себя вели». Почему высокомерно говорили по-французски? Брезговали русским, величайшим языком мира? Иконы стеснялись, потому что, видите ли, она плоская. Да, это не Тициан, не Тинторетто… Но ведь русская икона — высочайшее достижение человеческого духа!  

А теперь другая крайность — яростно атакуем Запад, дескать, мы лучше всех, мы самые духовные… И в этом выражается наш жуткий комплекс. Только теперь в гастрономической форме: «Будем есть всё своё».

  А кто нам мешал делать это раньше? Дядя Сэм, что ли?.. Жириновский кричит: «Наконец-то будем пить свои сливки». А что, миску со сливками у тебя отнял кто-то из «пятой колонны»? Квасной патриотизм ни к чему хорошему не ведёт. Вспомните четырнадцатый год: всюду портреты государя-императора, немецкую мебель из окон выбрасывают, посольских немцев чуть ли не избивают. А через три года, в семнадцатом, православная нация начала вешать попов, насиловать монахинь в монастырях… Что меня поражает в нынешней России — торжество дилетантства. Поражают некомпетентность чиновников, их безответственность. Оборону страны возглавлял человек, который, говорят, ранее заведовал мебельной фабрикой. Выезжал на парад без мундира! Делами в министерстве управляла его возлюбленная… А в каком состоянии сельское хозяйство, индустрия? Ходим во всём китайском! Потому что своего почти не производим… Мне больно за Россию…  

Во многом с вами можно согласиться… Страна переживает не самые лучшие времена. Отношения с Украиной…  

М.Ш.: Об Украине я вообще говорить отказываюсь, происходит что-то для меня непонятное. Одни кричат: «Ура! Крым наш!», другие: «Нахрен нам Крым?!», третьи считают Украину фашистской. Могу сказать только одно: никогда не забуду, что при имени Бандеры я, маленький ребёнок, впадал в истерику. После войны мы с родителями жили на Украине в местах, где орудовали бандеровцы. Когда отца вызывали по ночам в штаб, у двери ставился автоматчик, но мать всё равно прятала нас в погребе. И сама пряталась, ведь самые страшные зверства бандеровцев были в отношении семей военных. Их пытки, издевательства общеизвестны. Поэтому, когда я слышу, что Бандера на Украине снова национальный герой, у меня шок. Однажды мне предложили сделать ему памятник, но я отказался: «Вы что, братья-украинцы, с ума сошли?» Отказался и от памятника Мазепе. Я боготворю Петра Первого, пишу его портреты, делаю скульптуры, а мне предлагают восславить предателя великого царя. Как же я могу забыть, что специально для Мазепы изготовили Орден Иуды, предали его анафеме?  

Не стал делать и роспись Чекпойнт Чарли в Берлине. Это контрольно-пропускной пункт, созданный после разделения города Берлинской стеной. Казалось бы, такой колоссальный заказ! Но я ответил, что мой отец брал Берлин, и хотя я не очень люблю коммунистов, но как сын советского офицера не могу, не имею права взяться за этот заказ. Спасибо, конечно,   за доверие, но чтить память Бандеры и Мазепы противоречит моему кодексу чести. На вопросы об Украине всякий раз отвечаю: когда люди убивают друг друга — это безумие, когда убивают ребёнка, старика, женщину — это величайшие подлость и преступление… Я вообще не понимаю в политике и стараюсь быть от неё подальше. Для меня политика — дело грязное. Сегодня оно становится и кровавым. Любому здравомыслящему человеку понятна драматическая ситуация нынешних дней.  

Я вижу, как сегодня разобщена интеллигенция. Точнее, её разобщили, разбили на два лагеря. Да что там интеллигенция, весь народ во взглядах на принципиальные моменты политической ситуации разделили. Для чего? Да потому что разобщённой, нищей толпой легче манипулировать, ею удобно управлять. Сегодняшняя Россия — это толпа богатых и толпы нищих. Но нельзя превращать народ в озверелую толпу.  

…Трагична история с Борисом Немцовым. После его убийства о нём много писали и пишут. Со знаком плюс и со знаком минус. Я знал его лично. Вспоминаю, что однажды, когда в тяжёлую минуту обратился к нему за помощью, Немцов меня принял. Тут же позвонил тогдашнему мэру Петербурга Собчаку и попросил внимательно отнестись к просьбам художника Шемякина. Но, если честно, никакой заботы представители петербургской власти тогда не проявили. А Немцов в интервью какой-то газете поспешил отчитаться, дескать, он принял Шемякина и посодействовал в его хлопотах. Конечно, каким бы Немцов ни был человеком и политическим деятелем, расстреливать его, да ещё на Кремлёвском мосту, это запредельно…  

Считаю, что Путину сегодня альтернативы нет. К власти рвётся Навальный. Меня же от него тошнит. Мне кажется, на его физиономии написано: «жулик». Ему бы в кино играть, он был бы, на мой взгляд, талантливым актёром. Когда думаю, что этот человек может встать во главе России, мне не по себе.  

И вы, Михаил Михайлович, и Сара, прекрасно выглядите. Откуда приехали в Москву?  

М.Ш.: Мотаемся по свету, работаем. Сейчас прилетели из Абхазии. Встречался со студентами, давал интервью. Очень хочется помочь, ведь абхазцы и кабардинцы — родственные по языку и культуре кавказские народности. Когда в 90-е годы грузины напали на Абхазию, наши ребята, кабардинцы, поехали защищать своих… Мы побывали на могиле одного из моих братьев. Он погиб в междоусобице. Приехали в те края впервые, хотелось узнать, что там происходит: из прессы не много поймёшь. Увидели руины… Разрушенные больницы, школы. Город призраков.  

Недавно приобрёл в букинистике книги стихов вашего друга Владимира Высоцкого и ленинградского поэта Дмитрия Бобышева, изданные в 1988 году в США, с вашими иллюстрациями. Великолепная работа!  

М.Ш.: В Петербурге недавно вышла книга «Круг Шемякина», посвящённая советскому андеграунду 60-х.  

В северной столице открылась и выставка ваших фотографий ленинградского периода. А ещё с удивлением узнал, что вы открыли в себе новое амплуа — написали пьесу…  

М.Ш.: Да, для театра Стаса Намина написал пьесу «Нью-Йорк, 80-е». Это драма с элементами рок-оперы и мюзикла, а по сути, трагический бурлеск, герои которого — знаковые фигуры эмигрантской жизни: Эдик Лимонов с супругой, поэтессой Леной Щаповой, писатель Мамлеев, легендарный Довлатов, к сожалению, недавно скончавшийся литературовед, издатель Костя Кузьминский, владелец престижной русской галереи в Нью-Йорке Эдуард Нахамкин, Михаил Барышников…  

Феликс Медведев